Неточные совпадения
«Но знаю ли я ее мысли, ее желания, ее
чувства?» вдруг шепнул ему какой-то голос. Улыбка исчезла с его лица, и он задумался. И вдруг на него нашло странное
чувство. На него нашел
страх и сомнение, сомнение во всем.
Что он испытывал к этому маленькому существу, было совсем не то, что он ожидал. Ничего веселого и радостного не было в этом
чувстве; напротив, это был новый мучительный
страх. Это было сознание новой области уязвимости. И это сознание было так мучительно первое время,
страх за то, чтобы не пострадало это беспомощное существо, был так силен, что из-за него и не заметно было странное
чувство бессмысленной радости и даже гордости, которое он испытал, когда ребенок чихнул.
У них шел свой разговор с Левиным, и не разговор, а какое-то таинственное общение, которое с каждою минутой всё ближе связывало их и производило в обоих
чувство радостного
страха пред тем неизвестным, в которое они вступали.
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно забыл об этом
чувстве; но привычка
чувства взяла свое, и
страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не будет драться.
— Верно, с бумагами, — прибавил Степан Аркадьич, и, когда Анна проходила мимо лестницы, слуга взбегал наверх, чтобы доложить о приехавшем, а сам приехавший стоял у лампы, Анна, взглянув вниз, узнала тотчас же Вронского, и странное
чувство удовольствия и вместе
страха чего-то вдруг шевельнулось у нее в сердце.
Известие о дружбе Кити с госпожей Шталь и Варенькой и переданные княгиней наблюдения над какой-то переменой, происшедшей в Кити, смутили князя и возбудили в нем обычное
чувство ревности ко всему, что увлекало его дочь помимо его, и
страх, чтобы дочь не ушла из под его влияния в какие-нибудь недоступные ему области.
Действительно, мальчик чувствовал, что он не может понять этого отношения, и силился и не мог уяснить себе то
чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению
чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все не только не любили, но с отвращением и
страхом смотрели на Вронского, хотя и ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него как на лучшего друга.
Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе
чувство любви, преданности и
страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти?
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И
чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и труда,
И
страх порока и стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы, сны поэзии святой!
Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менее сильной степени другое
чувство —
страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему: может быть, потому, что лицо его имело надменное выражение, или потому, что, презирая свою наружность, я слишком много ценил в других преимущества красоты, или, что вернее всего, потому, что это есть непременный признак любви, я чувствовал к нему столько же
страху, сколько и любви.
Голос его был груб и хрипл, движения торопливы и неровны, речь бессмысленна и несвязна (он никогда не употреблял местоимений), но ударения так трогательны и желтое уродливое лицо его принимало иногда такое откровенно печальное выражение, что, слушая его, нельзя было удержаться от какого-то смешанного
чувства сожаления,
страха и грусти.
— Бросила! — с удивлением проговорил Свидригайлов и глубоко перевел дух. Что-то как бы разом отошло у него от сердца, и, может быть, не одна тягость смертного
страха; да вряд ли он и ощущал его в эту минуту. Это было избавление от другого, более скорбного и мрачного
чувства, которого бы он и сам не мог во всей силе определить.
Были в жизни его моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января на темных улицах Петербурга, первые дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся
страху, который взрывал в нем естественное
чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно,
чувством биологическим, но — не только им.
Гостиница была уже близко, и
страх стал значительно легче. Разгоралось
чувство возмущения за себя, за все пережитое в этот день.
Обида разрасталась, перерождаясь в другое
чувство, похожее на
страх перед чем-то.
Именно это
чувство слышал Клим в густых звуках красивого голоса, видел на лице, побледневшем, может быть, от стыда или
страха, и в расширенных глазах.
Самгин давно знал, что он тут лишний, ему пора уйти. Но удерживало любопытство,
чувство тупой усталости и близкое
страху нежелание идти одному по улицам. Теперь, надеясь, что пойдет вчетвером, он вышел в прихожую и, надевая пальто, услыхал голос Морозова...
«Почему у нее нет детей? Она вовсе не похожа на женщину,
чувство которой подавлено разумом, да и — существуют ли такие? Не желает портить фигуру, пасует перед
страхом боли? Говорит она своеобразно, но это еще не значит, что она так же и думает. Можно сказать, что она не похожа ни на одну из женщин, знакомых мне».
А пока глупая надежда слепо шепчет: «Не отчаивайся, не бойся ее суровости: она молода; если бы кто-нибудь и успел предупредить тебя, то разве недавно,
чувство не могло упрочиться здесь, в доме, под десятками наблюдающих за ней глаз, при этих наростах предрассудков,
страхов, старой бабушкиной морали. Погоди, ты вытеснишь впечатление, и тогда…» и т. д. — до тех пор недуг не пройдет!
Она глядела на этот синий пакет, с знакомым почерком, не торопясь сорвать печать — не от
страха оглядки, не от ужаса зубов «тигра». Она как будто со стороны смотрела, как ползет теперь мимо ее этот «удав», по выражению Райского, еще недавно душивший ее страшными кольцами, и сверканье чешуи не ослепляет ее больше. Она отворачивается, вздрагивая от другого, не прежнего
чувства.
Но меня влекло безмерное любопытство, и какой-то
страх, и еще какое-то
чувство — не знаю какое; но знаю и знал уже и тогда, что оно было недоброе.
Она выговорила это скороговоркой, покраснев, и хотела было поскорее уйти, потому что тоже
страх как не любила размазывать
чувства и на этот счет была вся в меня, то есть застенчива и целомудренна; к тому же, разумеется, не хотела бы начинать со мной на тему о Макаре Ивановиче; довольно было и того, что мы могли сказать, обменявшись взглядами.
Нехлюдову вспомнилось всё это и больше всего счастливое
чувство сознания своего здоровья, силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на лицо сыплется с задетых дугой веток снег, телу тепло, лицу свежо, и на душе ни забот, ни упреков, ни
страхов, ни желаний. Как было хорошо! А теперь? Боже мой, как всё это было мучительно и трудно!..
То
чувство торжественности и радости обновления, которое он испытывал после суда и после первого свидания с Катюшей, прошло совершенно и заменилось после последнего свидания
страхом, даже отвращением к ней. Он решил, что не оставит ее, не изменит своего решения жениться на ней, если только она захочет этого; но это было ему тяжело и мучительно.
Мы, русские, вдохновлены великой и справедливой войной, но мы не пережили еще непосредственного
страха за судьбу родины, у нас не было такого
чувства, что отечество в опасности.
Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного состояния и на все угнетавшее его горе, он все же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся в его сердце: эта женщина, эта «страшная» женщина не только не пугала его теперь прежним
страхом,
страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая в его душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое
чувство,
чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что было главное и что невольно удивляло его.
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских прав, бросали богатство, общественное положение и ехали на целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции. Сестры, не имевшие права ехать, удалялись от двора, многие оставили Россию; почти все хранили в душе живое
чувство любви к страдальцам; но его не было у мужчин,
страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
О выборе не может быть и речи; обуздать мысль труднее, чем всякую страсть, она влечет невольно; кто может ее затормозить
чувством, мечтой,
страхом последствий, тот и затормозит ее, но не все могут. У кого мысль берет верх, у того вопрос не о прилагаемости, не о том — легче или тяжеле будет, тот ищет истины и неумолимо, нелицеприятно проводит начала, как сен-симонисты некогда, как Прудон до сих пор.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным
страхом подходил я к причастию; но религиозным
чувством я этого не назову, это был тот
страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии.
Но вообще мы хладнокровно выслушивали возмутительные выражения семейной свары, и она не вызывала в нас никакого
чувства, кроме безотчетного
страха перед матерью и полного безучастия к отцу, который не только кому-нибудь из нас, но даже себе никакой защиты дать не мог.
И один раз на козлах такой же семейной колымаги сидел такой же мальчик и смотрел на меня с таким же жутким
чувством жалости, сострадания, невольного осуждения и
страха…
Когда Галактион вошел сюда в первый раз, его охватило какое-то особенное
чувство почти детского
страха.
Жизнь в церкви несовместима с раболепными
чувствами и рабьими
страхами.
Но каждый раз
чувство нерешимости и стыдливого
страха удерживало ее от этих попыток.
Это был старый и густой лес, полный сумрака и таинственной тишины, в которой слышатся едва уловимые ухом звуки, рождающие в душе человека тоскливое
чувство одиночества и безотчетный
страх.
Лиза хотела ответить Лаврецкому — и ни слова не вымолвила, не оттого, что она решилась «спешить»; но оттого, что сердце у ней слишком сильно билось и
чувство, похожее на
страх, захватило дыхание.
В кабацких завсегдатаях и пропойщиках проснулась и жалость к убиваемой женщине, и совесть, и
страх, именно те законно хорошие
чувства, которых недоставало в данный момент тайбольцам, знавшим обо всем, что делается в доме Кожина.
Встреча с отцом в первое мгновенье очень смутила ее, подняв в душе детский
страх к грозному родимому батюшке, но это быстро вспыхнувшее
чувство так же быстро и улеглось, сменившись чем-то вроде равнодушия. «Что же, чужая так чужая…» — с горечью думала про себя Феня. Раньше ее убивала мысль, что она объедает баушку, а теперь и этого не было: она работала в свою долю, и баушка обещала купить ей даже веселенького ситца на платье.
Эта жадность мужа несколько ободрила Домнушку: на деньги позарился, так, значит, можно его помаленьку и к рукам прибрать. Но это было мимолетное
чувство, которое заслонялось сейчас же другим, именно тем инстинктивным
страхом, какой испытывают только животные.
Но скоро суеверный
страх взял верх, овладел всеми моими
чувствами.
Он произвел на меня сильное впечатление, и не
страха, а
чувства какого-то приятного волнения; когда же я увидал застреленную куропатку, особенно же когда, увлеченный примером окружающих, я бросился ловить другую подстреленную, — я чувствовал уже какую-то жадность, какую-то неизвестную мне радость.
У меня же все
чувства были подавлены
страхом, и я был уверен, что не усну во всю ночь.
Не могу выразить
чувства холодного ужаса, охватившего мою душу в эту минуту. Дрожь пробегала по моим волосам, а глаза с бессмыслием
страха были устремлены на нищего…
Тревожные
чувства тоски и
страха увеличивались во мне вместе с усилением грозы, но когда пришла величественная минута безмолвия, обыкновенно предшествующая разражению грозы,
чувства эти дошли до такой степени, что, продолжись это состояние еще четверть часа, я уверен, что умер бы от волнения.
Гроза наводила на меня невыразимо тяжелое
чувство тоски и
страха.
При первом свидании с бабушкой, когда я увидал ее худое, морщинистое лицо и потухшие глаза,
чувство подобострастного уважения и
страха, которые я к ней испытывал, заменились состраданием; а когда она, припав лицом к голове Любочки, зарыдала так, как будто перед ее глазами был труп ее любимой дочери, даже
чувством любви заменилось во мне сострадание.
Страх смерти, около которой Павел был весьма недалеко, развил снова в нем религиозное
чувство. Он беспрестанно, лежа на постели, молился и читал евангелие. Полковника это радовало.
Было несколько мгновений, в течение которых Сергей испытывал в душе колебание, почти
страх. Но он поборол в себе эти томительные
чувства и прошептал...
«Отец оглянется, — подумал я, — и я пропал…» — но странное
чувство,
чувство сильнее любопытства, сильнее даже ревности, сильнее
страха — остановило меня.
Но из-за
страха перед отцом в душе Луши выступило более сильное
чувство: она жалела этого жалкого, потерянного человека и только теперь поняла, как его всегда любила.